И самым законченным трудоголикам необходим отдых. Целительное, дивное время покоя, не обязательно бездействия – но непременно без заморочек насчет (не) выполненного плана, страшного графика, обязательств перед кем-то сторонним или перед самим собой, ранних подъемов по утрам и невозможностью (нежеланием) куда-то выбраться на выходных. Нельзя обходиться без передышек. Беспрерывно осуществляемый рабочий процесс вкупе с отпуском, откладывающимся третий год, скрадывает все ценности и обстоятельно, как положено, прокладывает работяге, трудящемуся во имя несомненно достойных целей, тропинку до свалки профнепригодных с нервными расстройствами. Это, конечно, так. Только на монотонность и нудность в своей жизни Джон пожаловаться не мог: куда там до рутины, если каждое утро проходит за сканированием газетных некрологов, статей про джиннов или гулей (нет, не тех, которые воспринимают только вышедшую из автомойки машину за памятник и воодушевленно, всей стаей восхищаются ей своими широко известными методами), следующий за утром день – в поисках занимательных вещиц вроде крови ягненка или специального дерева, от которого надо отпилить особенную ветку, растущую строго к юго-западу, а вечер пролетает за, собственно, применением ранее полученных сведений и орудий. Скучать некогда. А отдых – проклятая, гадкая вещь, только усугубляющая положение. Один день промедления и безделья может обернуться смертями нескольких невинных людей, и, что не менее важно, остыванием только-только найденного демонского следа.
Так что Джон Винчестер нахмурился, уловив упоминания отпуска в потоке своих мыслей. Раньше такого не было. Но, серьёзно, о чем еще думать, устроившись на шезлонге одного из залитых солнцем пляжей июньского Крита?

Нет, сначала все было не совсем так. Просто однажды Джон после четырех суток бодрствования задремал в машине, ожидая выхода из булочной подозреваемого в очередном деле, а проснулся уже в Греции, с надежно неработающим телефоном и дезориентацией. Точно определить свое местонахождение ему помог какой-то турист, быстро сообщивший название острова и спешно растворившийся в толпе на главной площади Ираклиона, похоже, опасаясь рычащего от ярости голоса окликнувшего его человека. А тот еще долго прочесывал узкие местные улочки в тщетных попытках найти кого-нибудь англоязычного среди смуглых, до тошноты улыбчивых аборигенов, но людской поток через пару часов начал редеть, а сувенирные лавки, магазинчики и кафетерии – закрываться. К вечеру первого дня ни одного человека, кроме Джона, в городе не осталось. Он проверял, удивившись пустым дорогам: заходил в кажущиеся жилыми дома, вламывался в квартиры – не находил никого.
Скоро сюрреальность происходящего начала сдавливать виски; всё казалось дурным сном, слишком настоящим, слишком внушительным дурным сном. Можно было бы воткнуть себе в живот какой-нибудь нож из кухни одного из опустевших ресторанов, но сомнения в том, что происходящее – дело рук джинна, никак не уползали прочь. Это не его мечта, это не идеальная жизнь, а пустой душный остров, незнакомый и ненужный. Да и не преследовал Винчестер эту породу последнее время. Здесь что-то другое.
К концу недели Джон почти смирился и перестал искать других людей по периметру Крита. И лодки перестал искать, и катера – странным образом ни одной единицы водоплавающего транспорта не было ни бухтах, ни в портах; идея создания своего собственного быстро оказалась нежизнеспособной – на плоту далеко не уплывешь. Да и в какую сторону-то плыть?

Поэтому через восемь дней после неожиданного прибытия на странный курорт Джон лежал на песчаном пляже и пытался собраться с мыслями. Может быть, здесь в самом деле неплохо. Может, у местных сейчас просто проходит какой-то подземный праздник. Или все на материке, тоже по какому-нибудь торжественному случаю. Например, из-за извержения на Крите вулкана. То, что здесь вулкана нет, значения не имеет. Это мелочь... Возможно, все было бы не так тоскливо, если бы не откровенный штиль по всем фронтам. Единственным интересным событием за прошедшие трое суток была надменно проплывшая над пляжем тучка в виде, кажется, осла. Перед тем, как небо снова стало синим и безоблачным, от одного из передних копыт ушастого животного успела отпочковаться тучка поменьше, по форме напоминавшая маленькую гитару укулеле или, если подумать, приличных размеров бутылку. Мысль об отсутствии точно такой же рядом с шезлонгом несколько удручала, но усилием воли пришлось отказаться от употребления алкоголя. Все и так кажется порождением пьяного бреда, зачем усугублять? Взять хотя бы Минотавра, лежащего через четыре шезлонга от винчестеровского. Минотавр был реальным настолько, насколько было все вокруг: внушительный, с гладкими изогнутыми рогами, с черной косматой бычьей головой – типичный такой выходец из древнегреческих легенд о лабиринтах, царевнах-рукодельницах, забывчивых героях и алых... нет, черно-белых парусах. На контакт, впрочем, не шел, сколько Джон не пытался его разговорить или покалечить (ничего не сработало; только после третьего сломанного о черный лоб пляжного зонта раздалось что-то вроде «ммм^у») – безмятежно потягивал бесконечный молочный коктейль из жизнерадостно-красной, как белки бычьих глаз, трубочки и смотрел в раскинутую перед ним ширь спокойного моря. Идиллическая картина. Она запомнится на всю жизнь – такое забыть не получится.

Когда прошло несколько маленьких вечностей и Винчестер перестал думать не только о деятельности Минотавра (может, это он съел всех жителей?), но и о плотах, которые прилипали к поверхности воды и не двигались с места, пришел невысокий человечек с живой мимикой и крайне подвижными бровями. Тот самый, которого уже давным-давно Джон выслеживал у булочной. Молча пришел, усевшись на соседнее пластиковое кресло, и начал шуршать конфетными фантиками. Сказал, что достиг своей цели, а потом стал что-то вещать про важный урок, который Джон должен усвоить, <a href="http://cityadspix.com/tsclick-BQBE4NPP-VRMIQUYF?url=http%3A%2F%2Fwww.enter.ru%2Fproduct%2Fchildren%2Fkniga-s-pesenkoy-5-istoriy-pro-cheburashku-i-krokodila-genu-2010106002042&sa=mh&sa1=&sa2=&sa3=&sa4=&sa5=&bt=20&pt=9&lt=2&tl=3&im=Mjc3NS0wLTE0MTY5MzQ3NTktMTEzOTYxMzk%3D&fid=NDQ1NzU2Nzc1&prdct=0332063109380e320a&kw=%D0%B8%20%D0%BF%D1%80%D0%BE" target="_blank" alt="5 историй про Чебурашку и крокодила Гену. Книжка-игрушка" title="5 историй про Чебурашку и крокодила Гену. Книжка-игрушка" style="">и про</a> методы борьбы, и про веселье, и про шутки.
Винчестер полагал, что ярость и злость, ушедшие после первых двух маленьких вечностей здесь, уже не вернутся к его иссушенной солнцем и собственным бессилием душе. Он ошибался. Но сдерживать их в самом деле стало попроще, спасибо еще не до конца ушедшему равнодушию.
Еще новоприбывший сказал, что Джон сам всех распугал и именно поэтому здесь пусто и уныло; Минотавр начал возражать, завязался спор («Мммнмм!»—«А я сказал, что уныло.»—«МММ!» —«Развитая туристическая инфраструктура – нашел проблему! Теперь везде так. Без людей уныло!»—«Мму?»—«Ладно, тут ты прав, но все рав..»—«Мммм.»—«Ой, все»), и принадлежность понимающего коровий язык одного из спорщиков к людскому роду оказалось под вопросом. Психическое здоровье Джона тоже.
В процессе монолога выяснилось, что это нечто вроде поучительного розыгрыша, и в конце Винчестер должен был умереть, но оказалось, что у него есть своя роль в мирской жизни, и гибель, хоть и была б веселой, повлияла бы на что-то важное и бла-бла-бла, а этот коротышка не вмешивается в глобальные дела и советует человеку поступать так же. В конце он еще раз закатил глаза на каменное лицо собеседника, буркнул что-то вроде «фокус не удался»; Джон, уже никак не сопротивлявшийся полыхнувшей внутри злости, встал и сделал пару шагов вперед, но не успел. Невысокий человек в зеленой куртке щелкнул пальцами, смывая собственноручно созданную реальность острова, и исчез.
В этот раз Джон проснулся в своей машине.

Персонаж: Кастиэль.
Тема: вашего персонажа приворожила одна очень одинокая и влюблённая в вас, девушка.

У девочек, которые верят, что 14 февраля обязательно случится чудо, 14 февраля обязательно случается истерика.

- Дин, - поговори со мной. Услышь меня. Я повторяю это раз за разом, раз за разом, но голосу моему, пропитанному, кажется, уверенностью и просьбой не внемлет Божие дитя. Почему так? Мой гарнизон осадил животрепещущий Ад и храбро сражался, чтобы добраться до него и вырвать эту хрупкую и дрожайшую душу из адских пут прежде, чем даст она начало концу всего живого. Я прикоснулся к нему и оживил, вдохнув в него такую измученную и покалеченную душу, и вот бежит он от меня сейчас, когда так явственно в поддержке я нуждаюсь. Мой голос ранит его, мой взгляд для него губителен, напрасно уповал я, что он из тех, кому дано услышать напрямую, что и Стражникам небес когда-то помощь всё-таки нужна и всё мирское нам не чуждо. Я слепо верил сорок шесть секунд назад, что человек, за кем мне велено присматривать здесь было, составит мне компанию и дельный даст совет. - Сегодня день влюбленных всех, что делать мне скажи? - а я пытаюсь снова. Упрямства в этом больше, чем смиренья. Во мне, наверное, упрямства больше, а кротость жмётся где-то в стороне. Я следил за людьми, чтобы понять, к чему готовиться, чего мне ожидать, потому что они слишком... другие. Нетерпеливы, импульсивны, полны противоречий. Живут в плену у страхов и сомнений. Сложны и сами бесконечно усложняют себе жизнь. Подчас поступки их необъяснимы и непредсказуемы, желания безосновательны и простираются за рамки дозволенья, а тяга к жадному пороку неистребима.
- Потрахаться сходи! - бросает торопливо и собирается куда-то наспех, а после словно бы нашёл пути решения другие, подкидывая странное устройство мне на мотельскую кровать. - Хотя... Ты же святая девственность в плаще. На, вон, порнушку посмотри. В день всех втюрившихся ещё не такое увидишь! - и звонко закрывается за человеком дверь, оставив меня в полном здесь смятении: прижимаю руку к груди - туда, где бьется гулко сердце. То, что брошено на плед мне было здесь - пультом в мире этом обзывается. Совокупленье он мне предлагает, но почему-то девственность мешает ему тут же здесь советом дельным поделиться. Сейчас оно моё. Я прибыл в царство человеческое, чтобы понять их лучше, и узнать, потому что когда-то сильно недоумевал я, как могут жить они и не ломиться, под гнётом сильных червоточащих согрешений? Если бы плоть их была не столь хрупка и недолговечна, возможно, что постиг бы я чуть больше? Пребывание в сосуде похоже, если честно, на заточение. Теснота и скованность, я даже толком не могу руками шевелить, без должного напряжения памяти. Постоянно приходится вспоминать как это делают люди. Но это, безусловно, необычный опыт. Джимми скромно подсказывает, чтобы я не забывал дышать и есть, хотя ни то, ни другое значения не имеет. Я не нуждаюсь в воздухе и пище, и пока он со мной, он тоже не нуждается. Я нуждаюсь в поддержке, которая только что гулко растворилась в ближайший мотель, праздновать этот святейший праздник по... человечески. Мои немного ранние желания сходить с праведником в ближайшую церковь проигнорирвались и были отложены в несуществующий ящик исполнения. Я пультом щёлкаю не сразу, удивляясь, как быстро включается ящик человеческий на нужном мне канале. Мы были созданы Отцом не как профессиональные машины для убийств. Мы существа порядка, закона, праведности. Мы все пропитаны благим эликсиром небес. Ведь... Любовь - это не "пропуск в Рай",  это не "встретить идеал", это даже не "Судьба". Любовь - это выбор быть с одним человеком, что бы ни случилось. Щёлк. Я попадаю на какой-то выпуск и недоуменно наклоняю голову к плечу по-птичьи, стараясь разглядеть в сплетенье костюмированных тел людей.
- О да... Купидон, заряди мне свой стрелой! Ещё сильнее! - и этот выбор любви, о котором сейчас высоким сопрано кричит праведная уроженка Индианы, предрешают купидоны, заведомо осуществляя планы все по списку. Мне бы хотелось вернуться на небеса и узнать, как проводят они в этот день свой праздник? Человек только может либо надеяться на судьбу, либо верить и молиться о своем счастье, или постоянно разочаровываться, ещё не попав в бесконечно длинный и постоянно пополняющийся свиток амура. Потому что Судьба - это всего лишь концепция. Удобный термин освобождающий многих от ответственности. Это небольшая передышка даже для ангелов таких как мы. Потому что те, до кого ещё не долетела стрела купидона, в минуты подступающего отчаяния шепчут губами лишь: видимо ещё не судьба.
Любовь... Истинная любовь приходит спустя годы жизни проведенные с кем-то, а купидоны лишь направляют, указывают двум одиноким сердцам на единый путь. Они лишь зарождают и подкидывают маленькое семечко прелестных чувств, а как оно разрастется и расцветет, собственно, уже зависит от творений Отца, которые частенько сами всё портят: вместо того, чтобы поливать семя Любви добротой, лаской и нежностью, они топчут маленький и хрупкий росток башмаками собственной ревности, недоверия, лжи.
- Покажи мне всю силу своей амурской любви! - мои глаза останавливаются на лице девушки, корчащемся, по всей видимости в блаженных чувствах, и я замираю, прислушиваясь к голосам внутри себя. Где-то южнее в самом конце небольшого города, где мы остановились с Дином во время очередной передышки после странствий и охоты, я слышу чей-то голос хрупкий, просящий и молящий? Приди-приди, мой милый ангел, любить тебя до гроба буду. Приди-приди, мой славный ангел, тебя я век не позабуду. Голос слышится не простым призывом молящегося раба Божьего. Это что-то новое для меня. Как позже окажется, то ворожбою было, а девушка и вовсе не простой была, но всех аспектов только не учла. Я склоняю голову и прижимаюсь щекой к плечу сосуда, вслушиваясь в этот мелодичный голос по собственному ангельскому приёмнику. Зовёт меня, но кто? Перед глазами мелькают картинки с ящика и девушка там звуком нечленораздельным изливается, но для меня всё это потеряло смысл. Четырнадцатого февраля в день влюбленных всех, мне больше всех на свете хочется узнать, как это быть простым мужчиной, желающим прелестных чувств постичь сполна? И растворяюсь я по зову голоса здесь дивного, забыв на пластмассе кнопку красную нажать.
- Я - ангел Господень, - явление моё, на удивление, не вызывает в праведнице криков ужаса. Она лишь задувает свечку, капая три капли воска на некое подобие костей. - Пришёл на зов твой упованный, - в глазах моих и мимике скупой как прежде ничего не видно - там пусто и я ещё не научился управлять сосудом в нужном направлении, но девушку это не сколько не смущает. Она набрасывается на меня и руки нежные касаются плеча, заметить я не успеваю, как ловко пальцы человеческие умеют раздевать себе подобных. Но я то не такой - и это бьётся горячо во мне смущением, там где-то, где недавно трогал сердце я. Оно моё, но не умеет чувства выражать, лишь пусто стучит, не принося мне расслабления. А от того я взглядом поглощаю комнату и тут же, запоминая увиденный сюжет шестьдесят секунд назад, ящик отыскав, что был почти один в один с мотельским приспособлением, я хрупкий девичий здесь стан хватаю и к телевизору переношу.
- Любить тебя я вечно буду, - губы молящей недавно, мне чувствуется, сосуд мой изучают, не забывая в ход пускать уже увиденные мной и от того не менее умелые здесь руки. - Должна ты соответствовать сейчас лучшим человеческим желаньям. Поэтому, сопротивление здесь будет бесполезным... - попытки, к слову, похожую девушку, что видел я по кабельному, насильно в телевизор физическими методами затащить, не привели меня к любви до гроба. Я удовольствия от праздника не получил совсем. Горела лишь щека сосуда, от звонких сотен сладостных пощёчин, я умолял её не гневаться, что я помочь хочу, всё правильно здесь происходит, но... По меркам всех космических орбит, творенье Божие не помещается в экран как не крути. Пытался трижды и при этом, облит я был отборным бранным слогом и понял я, что этот праздник не для Ангела Господня, вернувшись в мотельский номер избитым и помятым. Как раз на Дина сразу я наткнулся, и на вопросы как прошёл здесь вечер без него, я лишь постыдно голову склонил и смог ответить:
- Творения Отца для телевизора, абсурдно, не пригодны. Надеюсь, ты повеселился вдоволь? - обидно было получить усмешку в глазах знакомых и напротив. Но понял для себя одно: любовь - неизведанное чудовище, постичь которое мне не желается. Уж лучше слепо и до конца нести любовь к Отцу, хотя бы его в ящик заталкивать не придётся. Люди - это сложно. Влюбленные люди - опасно. Мне предстоит ещё множество уроков пройти, прежде чем стать хоть на милю ближе к созданиям Творца.
[align=center]- Откуда у тебя столько врагов?
- Из-за моей вселенской любви к людям.